Кареев. Когда-то эти сорок километров я обыденкой хаживал… в непогоду у Макарычева в Глинках ночевал. Былинный был богатырь… на войне не побили, тоже поди облунел весь. Бывает перед закатцем: молодость пройдет прощальным маршем, жаром обдаст и дыханьем лугов… и в яму потом!
Юлий. Не жар ли у тебя, родитель, в лирику вдарило… Ну-ка, я тебя пристрою начерно пока!
Он усаживает отца в кресло, наливает чарочку из походной, в желтой коже, фляги, потом дает две большие белые пилюли. В полутьме коридора за открытой дверью проплывают смутные фигуры местных и командировочных.
Кареев. В этом самом городишке, однажды, юный совсем учитель полюбил девушку… каких нынче и не бывает на свете. Отец у ней был важный чиновник с жесточайшими седыми бакенбардами и такая же мать… если не изменяет память, уже без бакенбард. Так вот, ровно двадцать шесть лет назад этот нищий мечтатель отправился с ними на гастроль заезжего факира. Обожа-ал эти наивные провинциальные чудеса для бедных!.. но в тот вечер видел только мерцающий профиль своей соседки. В антракте чудак осмелился испросить у старика руку его дочки… и до сих пор мерещится мне, дружок, его зычный негодующий бас и этакое вращательное движение сердитых бакенбард… А получив афронт, он вот в такую же бездомную ночь и отправился искать счастья…
Юлий (в тон ему, из потемок). На Памир, как говорит легенда. Аминь! Извини, еще немного побеспокою…
Сын укрывает клетчатым пледом ноги отца, расставляет привезенную еду. Внезапно падает накал в лампочке, что заставляет младшего Кареева зажечь две свечи из чемодана.
И здесь эти судороги подыхающей войны. Тебе не дует ниоткуда?.. Это и была Машенька Порошина?
Кареев. Не вздумай включать это в мою академическую биографию!
Юлий. А я-то всю дорогу гадал: с чего тебя понесло в такую трясовицу? Греза юности!
Кареев. Юность моя прошла безрадостно, однако не ропщу… В каждом возрасте содержится свое вино, только мешать не рекомендуется… во избежание изжоги и разочарований!
Голос с порога. Ну, ежели во благоразумной однородности мешать, тогда безопасно… Прошу дозволения войти.
Насколько можно разобрать в потемках, на пороге стоит худой и высокий, с седыми висками незнакомый полковник. Через плечо висит набитая полевая сумка, в руке трофейная бутылка неожиданной формы. Слова свои он произносит замедленно, с суровым достоинством, причем время от времени утрачивает нить рассказа. Кажется, черное послевоенное безмолвие вступает сюда за ним по пятам. Юлий высоко поднимает свечу с клонящимся на сторону пламенем.
Юлий. Войдите… вам угодно?
Березкин. Прежде всего краткие описательные сведения. Полковник Березкин, бывший командир гвардейской бригады… в отставке. Случайно задержался здесь на сутки.
Он показывает колодку орденов, которая вслед за тем с оловянным звуком возвращается в карман. Юлий склоняет голову в полупоклоне.
Не ношу из деликатности перед этим обугленным городом.
Юлий. Ясно. А мы, Кареевы, по части геологии, тоже проездом. Итак, чем могу… полковник?
Березкин. Разве только совместно помолчать часок и, если найдете причины основательными, пригубить этого занимательного напитка.
Юлий (стремясь ослабить шуткой странное стеснение перед гостем). Однако оно у вас зеленоватое. Сколько я понимаю в химии, это водный раствор медного купороса?
Березкин. Внешность вещей обманчива, как и у людей. (Вскинув бутылку на просвет.) Данный состав содержит в себе малоизвестный мягчительный витамин «У». Незаменимо от простуды и одиночества.
Юлий жестом приглашает полковника к столу, куда тот дополнительно к расставленным выкладывает и свои припасы. Почему-то его, как и старшего Кареева, тянет к стеклянной двери.
Примечательно – прошел со своей бригадой Европу наискосок… и след поучительный оставил. А вот вернулся, взглянул на это, милое, и стою, как мальчишка, и колени дрожат. Здравствуй, первейшая любовь моя…
Юлий. Кого вы подразумеваете, полковник?
Березкин. Россию.
Он открывает дверь на балкон, ветер относит занавеску, раскачивает лампочку на шнуре, гасит пламя одной свечи, которую не успел прикрыть ладонью Юлий. Слышно, как надсадно кричат грачи и грохочет где-то лист порванной кровли.
Юлий. Попрошу прикрыть дверь, полковник. Отец простудился в дороге, а мне не хотелось бы раньше срока остаться сироткой.
Кареев (из своего угла). Ничего, сюда не задувает.
Закрыв дверь, Березкин берет свечу со стола и находит глазами кареевское кресло. Видимо, полковника вводят в заблуждение длинные волосы сидящего перед ним человека.
Березкин. Прошу прощенья, товарищ художник, не различил впотьмах. (Сухо щелкнув каблуками.) Бывший военный Березкин.
Кареев. Приятно… но, как уже было сказано моим сыном, я не художник, а геолог.
Березкин. Прошу снисхожденья за дурную память: уволен по контузии. Сказали: ты свое отвоевал, теперь иди отдыхай, Березкин. Тогда Березкин взял чемоданчик и пошел в пространство перед собою…
Что-то случается с ним; с закрытыми глазами он мучительно ищет порванную нить. Кареевы переглядываются.
Простите, на чем я остановился?
Юлий. Вы взяли чемоданчик и пошли куда-то…
Березкин. Точно, я пошел отдыхать. Вот я хожу и отдыхаю. (Неожиданно жарко.) Я любил мою армию! У ее походных костров мужал и крепнул еще совсем юный и нищий пока, желанный мир… Тут я выяснил мимоходом, что именно первей всего нужно человеку в жизни.
Кареев. У нас также настроение по погоде, полковник. Хороший случай проверить действие вашего напитка…
Они садятся. Все трое смотрят на жарко полыхающую свечу. Течет долгая объединяющая их минута.
Так что же, по вашему мнению, прежде всего надо человеку в жизни?
Березкин. Сперва – чего не надо. Человеку не надо дворцов в сто комнат и апельсиновых рощ у моря. Ни славы, ни почтенья от рабов ему не надо. Человеку надо, чтоб прийти домой… и дочка в окно ему навстречу смотрит, и жена режет черный хлеб счастья. Потом они сидят, сплетя руки, трое. И свет из них падает на деревянный некрашеный стол. И на небо.
Кареев. У вас большое горе, полковник?.. семья?..
Березкин. Так точно. В начале войны я перевез их сюда с границы – Олю-большую и Олю-маленькую. Опрятный такой домик с геранями, на Маркса, двадцать два. Последнее письмо было от девятого, десятого их бомбили всю ночь. Вот третьи сутки сижу в номере и отбиваюсь от воспоминаний. Чуть сумерки, они идут в атаку. (Потирая лоб.) Опять порвалось… не помните, на чем порвалось у меня?
Юлий. Это не важно… Раскроем и мы нашу аптеку. У нас тут имеется отличная штука от воспоминаний.
Березкин (отстраняя его бутылку). Виноват, старшинство – войне!
Он разливает, и сперва Кареев прикрывает свою чарку ладонью, потом уступает полковнику, не выдержав его пристального взгляда.
Сожалею, что лишен возможности показать вам карточку моих Оль. Утратил по дороге в госпиталь. Только это и могло разлучить нас.
Он поднимается и с чаркой в руке, не чуя ожога, не то дразнит, не то обминает пальцами длинное, трескучее пламя свечи. Кареевы не смеют прервать его раздумья.
Ну, за мертвых не пьют… тогда за все, за что мы дрались четыре года: за этот бессонный ветер, за солнце, за жизнь!
Они закусывают, беря еду просто руками.
Кареев. На мой взгляд, витамина «У» здесь у вас шибко переложено… (Морщась от напитка.) Большие раны требуют грубых лекарств, полковник!
Березкин. Если меня не обманывает болезненное предчувствие, вы собираетесь пролить мне бальзам на рану.
Кареев. Пожалуй. Увечья войны лечатся только забвеньем… Кстати, вы уже побывали там… на Маркса, двадцать два?
Березкин. Виноват, плохая голова, не схватываю маневра. Зачем: удостовериться, порыться в головешках… или как?
Юлий. Отец хочет сказать: на это следует наглядеться один раз досыта и уезжать на край света. Раны, на которые смотрят, не заживают.
Снова откуда-то из подземелья осатанелый топот множества ног.
Березкин. Во имя того, чтоб не замолк детский смех на земле, я многое предал огню и подавил без содроганья. Малютки не упрекнут Березкина в малодушии… (с ветром изнутри и положив руку на грудь), и пусть они берут что им сгодится в этом нежилом доме!.. Но как же вы порешились, товарищ художник, протянуть руку за последним моим, за надеждой? (Тихо.) А что, если выхожу я на Маркса, двадцать два, а домик-то стоит и дочка мне из окна платочком машет? Еще не все мертво на поле боя. Не трогайте человеческих сердец, они взрываются.
